Заслуженный деятель искусств, народный художник Азербайджана.
Саттар Бахлулзаде родился в 1909 году в селе Амирджан неподалёку от Баку. Любовь к рисованию появилась у Саттара в раннем детстве. После того, как отец подарил ему цветные карандаши, Саттар рисовал всё, что видел вокруг — праздник Новруз с танцами Кёс-кёса, прыжки молодых ребят через костры и др.
В школьные годы Саттар любил читать стихи Низами Гянджеви, Вагифа, Хагани Ширвани, однако больше всего его вдохновляла поэзия Физули, герои его произведения Лейли и Меджнун. Он рисовал их на обложках своих тетрадей и книг. Учителям нравилось творчество молодого художника. «Тебе, Саттар, один путь — в художники», — говорили они.
Имея огромное желание творить, в 1927 году Саттар Бахлулзаде поступил в Азербайджанский художественный техникум, где получил начальное профессиональное художественное образование. В техникуме Саттара опекал известный к тому времени художник Азим Азимзаде. Окончив техникум в 1931 году, Саттар начал работать с Азимом Азимзаде в газете «Коммунист». Там он проработал два года.
Для продолжения учёбы Бахлулзаде по совету Азимзаде поехал в Москву. В 1933 году он поступил в Московский художественный институт имени В. И. Сурикова на факультет графики, где учился у Владимира Фаворского. Во время летней практики в Крыму некоторые наброски Саттара заметил русский художник Марк Шагал и предложил ему перейти на факультет живописи. Тот так и сделал. Учителями Саттара Бахлулзаде в институте помимо Шагала и Фаворского были и такие мастера, как Лев Бруни, П.Павликов, К.Истомин и др.
В 1940 году Бахлулзаде работал над картиной «Восстание Бабека», предводителю народного движения против арабского владычества. Но когда работа была закончена и выставлена, Саттару в связи с начавшейся в 1941 году Великой Отечественной войной не удалось защитить дипломную и пришлось вернуться в Баку. После окончания войны Саттар получил несколько приглашений из Москвы для защиты дипломной работы, но Саттар каждый раз отказывался, говоря:«Нужен ли художнику диплом для доказательства своей ценности?».
Почти всю жизнь Саттар прожил в родном селе Амираджан. Очень часто он выезжал на природу, чтобы запечатлеть на холсте всю её красоту. Саттар Бахлулзаде не был женат и всю свою жизнь посвятил искусству.
В 1964 году работы Саттара Бахлулзаде были выставлены в Национальной галерее в Праге. После выставки пять произведений художника были отобраны для коллекции музея. Саттар отказался от гонорара, предложив картины галерее как подарки. Вёл художник простой образ жизни, не заботясь о деньгах. Саттар отличался своей щедростью. Он часто дарил свои картины. В мастерскую художника заходили иностранцы, интересующиеся искусством. Однажды один итальянец решил купить одну из картин художника. Саттар решил подарить ему картину, сказав что никогда не дарит дешёвых подарков.
В 1973 году Саттар серьёзно заболел в связи с отравлением крови. Для лечения при помощи друзей он был отправлен в Москву, где ему сделали операцию. В 1974 году он скончался. Художник был похоронен по собственному желанию в родном селе, в Амирджане, рядом с могилой своей матери.
Саттар Бахлулзаде награждён двумя орденами Трудового Красного Знамени, он заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1960), народный художник Азербайджанской ССР (1963), лауреат Государственной премии Азербайджанской ССР (1972).
Его произведения: 1961 — «Вдоль Куры», 1962 — «Мечта земли» 1965 — «Слезинки Кяпаза», 1969 — «Азербайджанская сказка», 1970 — «Натюрморт с Шемахинским покрывалом», 1971 — «Джоратские дыни», 1972 — «Апшеронский натюрморт», 1973 — «В садах Мардакяна», «Портрет Физули»
НАША ГОРДОСТЬ И СЛАВА — САТТАР БАХЛУЛЗАДЕ
автор Мирзоева С., Бакинский рабочий. -2009. -12 июня. -С.4.
Сейчас, когда идет подготовка к 100-летию со дня рождения гениального азербайджанского живописца, народного художника республики Саттара Бахлулзаде, мне вспомнились майские дни 1993 года.
10 мая — день рождения Гейдара Алиева. Даже в то тревожное время это помнили некоторые деятели науки и культуры, друзья именинника, великого человека, который, несмотря ни на что, оставался для них общенациональным лидером. Они стремились в Нахчыван, чтобы поздравить Гейдара Алиева, высказать ему свои добрые чувства, свое восхищение его неутомимой и плодотворной деятельностью, даже в тяжелейших условиях «глухой» блокады автономной республики. Они ехали, несмотря на противодействие местных народнофронтовцев (его испытала и я, на Зию Буниятова просто наставляли оружие).
На другой день после торжества, когда разъехались гости, Гейдар Алиев пригласил меня в кабинет.
— Товарищ корреспондент, хотите посмотреть, что мне подарили гости?
В комнате за кабинетом на столах разместились многочисленные подарки. Изящные статуэтки, красочные альбомы, редкие книги, старинные коврики, портреты Гейдара Алиева, выполненные маслом, акварелью, тушью. Я искренне восхищалась красивыми вещами.
— И все равно ваш подарок ни с чем не сравним, — говорил Гейдар Алиев. Речь шла о пленительном пейзаже Саттара Бахлулзаде.
— Это не мой подарок, — отвечала я. — Это дар самого Саттара Бахлулзаде. Я знаю, что он давно хотел Вам преподнести свою работу, но никак не решался, стеснялся. Человек тонкий, он боялся, что его сочтут подхалимом. Сейчас я сделала это за него, отобрав для Вас лучшую из тех картин, которые дарил он мне.
— Саттар Бахлулзаде — неповторимый мастер пейзажа! Бесконечно влюбленный в свой край певец природы! И я рад, что мне доведется каждый день любоваться его творением. Спасибо!
— Когда в первый раз я увидел на республиканской выставке его пейзажи, — продолжал Гейдар Алиев, — я пришел в восторг. И очень удивился, что некоторые художники его работы резко критиковали. Он был ни на кого не похож. Как были совершенно своеобразными молодые живописцы, приехавшие после учебы, — Таир Салахов из Москвы и Тогрул Нариманбеков из Вильнюса. Я сразу понял их и полюбил, как любил Саттара Бахлулзаде.
И это неудивительно: Гейдар Алиев, сам художник, с детства увлекавшийся рисованием, в школьные годы был автором многих работ, составлявших целые экспозиции. Об этом мне рассказал его первый учитель, почти столетний Лятиф Гусейнзаде.
— Мне нравился он и своим внешним обликом: высокий, худощавый, длинноволосый, с темной кожей лица, на котором сияли огромные глаза, — продолжал Гейдар Алиев. — Он мне напоминал мудрого, много повидавшего за свою жизнь пророка.
Бывая в Москве и в зарубежных странах, я находил время ходить на выставки, и чувствовал, что в изобразительном искусстве происходят очень серьезные процессы перемен, совершенно меняется осмысление окружающей жизни и ее отражение. Наши молодые живописцы и чуткий ко всему новому мудрый Саттар шли в этом русле.
Однако не сразу поняли работы Саттара в Союзе художников. Члены комиссий не понимали его стиля, не пропускали порой его работы на республиканские выставки, не покупали, считая их уровень недостаточно высоким. Нелепость какая-то!
Узнав об отрицательном решении комиссии в очередной раз, Саттар уходил из Союза художников с гордо поднятой головой, но глубоко потрясенный.
Нередко он, вконец расстроенный, приходил ко мне в редакцию — благо «Бакинский рабочий» помещался тогда, наверное, в двухстах метрах от Союза художников — на той же улице, названной сейчас проспектом Бюль-Бюля. Крайне расстроенный, Саттар рассказывал мне о процедуре приема, ругал членов комиссии — «бездарей, которые ни черта в искусстве не смыслят», прибегая порой к очень крепким выражениям. Спохватывался, останавливался и говорил смущенно: «Прости, сестричка!»
А я, напоив его чаем, укладывала в своем кабинете на диван (он не спал всю ночь, нервничал в ожидании решения комиссии), прикрепляла к двери листок бумаги «Я в Союзе художников» и мчалась в союз, стыдить куда более молодых людей, чем Саттар, руководителей, почти моих ровесников, в несправедливости их отношения к выдающемуся таланту.
Да, выдающийся! Я не преувеличивала (позднее это признал весь Азербайджан, весь СССР, может, и весь мир, во всяком случае, многие цивилизованные страны).
Эта дружба сказалась и на моем отношении к окружающему. Что бы я ни делала, куда бы ни ездила, я смотрела на свою республику его глазами, восторгалась красотой своего края его восторгами.
Так, однажды меня отправили в командировку в Шамаху. Выехала ранним весенним утром в машине, смотрю в окно, и вдруг, не доезжая нескольких километров до этого района, я увидела потрясающую картину. Справа от дороги простиралось огромное ярко-красное поле: маки были каким-то гигантским праздничным ковром. Сказала водителю, чтоб он немедленно поворачивал в Баку. Он возражал — ведь цель нашей поездки — Шамаха, город, находящийся всего в нескольких километрах. Стала убеждать его: эти маки — давняя мечта, любовь великого Саттара, и водитель меня понял. Вернулись в город, я вбежала в парадную Дома художников, поднялась наверх. Только бы застать друга в мастерской! К счастью, он оказался на месте.
— Саттар, скорей поехали — я нашла для тебя потрясающую натуру!
Он беспрекословно сел в машину, где я, захлебываясь, рассказала ему о своем восторге цветущим полем маков.
«Лалязарлыг!» — воскликнул Саттар, когда мы доехали до места на бешеной скорости. Выгрузили все виды его «вооружения», помогли расположить его картоны и палитру и заторопились по моим делам в Шамаху.
Когда мы спустя три часа подъехали к месту, где оставили Саттара, он показал нам целую выставку: «Лалязарлыг» и все виды вокруг поля маков. Горы, дорога, зеленый луг, островки желтых лютиков были запечатлены с таким вдохновением, с таким воодушевленным подъемом, что мы ахнули: «Ну и красота, ну и скорость в работе — хоть целую выставку открывай!»
Но мастер не унимался. «Еще светло, я еще вот этот островок желтых цветов напишу», — говорил он умоляюще.
Нас умолять не надо было. Мы лишь тревожились за художника, который, выбирая точку для очередного этюда, шагал, не разбирая дороги, по весенней невысохшей еще земле, чуть ли в лужи не садился, лишь бы выбрать нужную точку, нужный ракурс, добиться нужного эффекта.
Когда я два дня спустя пришла к нему в мастерскую, он меня страшно обрадовал — выставил массу красивейших работ, в которых я узнала результаты нашего шамахинского путешествия.
«А это тебе на память», — у стены стояло несколько картин… (Они и сейчас висят у меня дома, радуя, постоянно напоминая о том давнем путешествии).
Ездили мы с целой группой молодых художников в горы — по узеньким тропинкам, где слева была каменная стена, справа — глубокая пропасть. Тут уж командовал Саттар: «Смотрите только прямо, на уши умной, знающей дорогу лошади, но ни влево, ни вправо, может закружиться голова!»
Мастер всегда был окружен молодежью. Для многих ребят, занимающихся в Художественном училище, мастерская Саттара была вторым учебным заведением. Он смотрел работы своих неистовых поклонников, давал им полезные советы, которые не всегда они могли получить у своих педагогов. Неслучайно они буквально боготворили мастера, извлекали много полезного из рассказов о его занятиях в Московском институте имени Сурикова, о его замечательных учителях — таких выдающихся мастерах, как Фаворский, Бруни, Шегал.
Не так много было художников, которые, не жалея своего времени, «возились» с молодыми, занимались расширением их художественного, литературного, исторического кругозора!
Ведь сам он постоянно читал, прекрасно декламировал стихи Низами, был безгранично влюблен в поэзию Физули, о чем ярко свидетельствует и его изумительный портрет вдохновенного поэта. Будучи пейзажистом, он удивил всех, представив на очередную выставку (уже в благополучные свои времена) портрет вдохновенного Физули, конечно, на фоне природы Азербайджана.
К слову сказать, Саттар написал в своей жизни еще один замечательный портрет. «Моя мама» — так нежно назвал он работу, где изображенная с великой любовью пожилая женщина как бы сливалась с величавой природой Родины.
Когда был построен Дом художников, Саттару, как и многим мастерам, была выделена двухкомнатная квартира. Таиру Салахову, который приехал чуть позже распределения, жилплощади не досталось. А между тем приезжала его семья — жена и девочки. Саттар, не на словах, а на деле продемонстрировал свою товарищескую самоотверженность — отдал свою квартиру Салахову: «Я — один, как-нибудь проживу со своими, а у Таира целая семья».
Что-то я не слышала, чтобы в мире искусства кто-нибудь вот так, от чистого сердца, отдавал полагающуюся ему жилплощадь товарищу, хотя сам ютился в небольшом амирджанском доме, построенном еще до революции его отцом, где жили еще сестра и брат со своими семьями.
Но проходило время — и отношение к Саттару коренным образом изменилось. Его творчество очаровало назначенного Москвой секретарем ЦК КП Азербайджана Петра Матвеевича Елистратова. Он стал часто приезжать в Амирджан, чтобы познакомиться с новыми и новыми работами. Саттар был воодушевлен таким вниманием, и когда что-то особенно хвалил Елистратов, он немедленно дарил ему. Надо сказать, что Елистратов, уезжая из Баку, увез с собой целую картинную галерею из работ Бахлулзаде. И пропал… Племянник Саттара Рафаэль Абдинов пытался разыскать этого человека в Москве, затем в его родном городе, но страстного любителя живописи и след простыл… Кто-то говорил, что картины Саттара на мировом аукционе Сотби продаются чуть ли не по цене голубых бриллиантов. Но в целом немало прекрасных пейзажей, воспевающих Азербайджан, бесследно пропали. Это невосполнимая и горькая потеря!
Большим поклонником искусства Саттара Бахлулзаде был Гейдар Алиев. Председатель КГБ, а затем первый секретарь ЦК КП Азербайджана он неизменно приходил на республиканские выставки художников, пристально разглядывал работы живописцев, скульпторов, графиков, прикладников. Задерживался у работ Саттара Бахлулзаде, высказывал ему свое восхищение, подолгу беседовал с ним.
Ах люди, люди! Увидев внимание человека, занимающего столь высокий пост, к Саттару стали очень предупредительно относиться все те, от кого зависело в Союзе благополучие художников. Надо сказать, что немало было преуспевающих живописцев, у которых было очень даже великолепно обставленные квартиры, машины наилучших для того времени марок.
У Саттара не было ничего. Да он и не добивался всех этих благ, не завидовал никакому благополучию, довольствовался жизнью в старом отцовском доме, уголка на полу, где спал.
Позже, когда наступили более благополучные времена, он стал строить дом вместе со своими родственниками. Он их всех любил, выделял особенно услужливого Рафаэля.
Собственной семьи у Саттара не было. Но его очень любили женщины за его утонченное, уважительное отношение к ним, за внимание, за его преданность в дружбе, стремление помочь им в творчестве, в жизни. С юношеских лет дружил он с красавицей Марал Рахманзаде, вместе занимались они в Бакинском художественном училище, затем в Московском художественном институте им.Сурикова. Вернулись в Баку, эта дружба стала еще крепче.
Саттар очень уважал Эльмиру Шахтахтинскую, тоже, как и Марал, носившую звание народного художника. И она вместе со всей своей талантливой семьей — мужем Октаем Садыхзаде, сыном Алтаем Садыхзаде — обожала Саттара.
Наша с ним дружба началась с моей молодости, с первых дней работы в редакции и продолжалась до последнего дня его жизни, когда он за неделю до гибели от самой страшной болезни уезжал в Москву. Вместе с Эльмирой Шахтахтинской мы пришли его провожать, убеждали, что все будет хорошо, что ему помогут опытнейшие врачи знаменитой Каширки, где долгие годы лечилась сама Эльмира. Он через силу улыбался: удивительный человек не хотел нас расстраивать, кивал головой, говорил нам (!) утешительные слова. Мы сдерживались и позволили себе разрыдаться только сидя в машине, направлявшейся из Амирджан в город.
Нельзя не сказать о большой роли в жизни Саттара его племянника Рафаэля Абдинова. Он, несмотря на то, что был занят учебой в институте, а затем работой, исполнял все поручения любимого дяди. Он был рядом с ним и в Москве до последнего дня, до последней минуты жизни Саттара.
Племянник очень много делал для увековечения памяти дяди. Он часто обращался в райком партии, где секретари — бывшие комсомольские работники Эльхан Керимов, Лидия Трофимова (каждый — в свой отрезок времени на этом посту) глубоко уважали при жизни Саттара Бахлулзаде. Уже после его смерти они помогали в организации музея, который расположился в сураханской мечети, приводили в порядок могилу, над которой возвышался изумительный памятник — знаменитая скульптура работы талантливейшего Омара Эльдарова. Рафаэль хлопотал, чтобы улица, на которой стоял дом Бахлулзаде, был назван именем Саттара. Надо сказать, что по моему наблюдению далеко не все сыновья столько делали для своих отцов, сколько сделал Рафаэль для пропаганды памяти дяди — выдающегося мастера, выставки произведений которого пользовались огромным успехом в разных странах и городах.
После смерти Саттара встал вопрос об организации его музея. Тогда выселили из большого здания мечети, построенной еще знаменитым нефтепромышленником Муртузой Мухтаровым, ткацкую фабрику, предоставив ей другое помещение, и устроили прекрасный музей, где засверкали, засияли во всей красоте и мощи таланта художника его произведения.
Недолго это продолжалось. Здание по праву вернули верующим. Картинами, аккуратно сложенными, заполнили дом Бахлулзаде.
Кстати сказать, этот дом рядом с отцовским строил на собственные средства, на заработки последнего времени сам Саттар. После его кончины здесь поселился Рафаэль со своей семьей.
Когда главой исполнительной власти Сураханского района стал Гаджибала Абуталыбов, он объявил, что район, славящийся именем талантливейшего художника, обязательно должен иметь музей республиканского масштаба.
И этого добивался. Став мэром Баку, он предоставил квартиру племяннику в центре города, уверенный, что проблема решена. Увы! В доме поторопилась поселиться семья другого родственника, перекроившего, изуродовавшего и любимый садик Саттара, где он встречал весну, писал цветущие яблони и вишни, где провожал лето и встречал осень и зиму с их своеобразной красотой.
— Сейчас, когда до 100-летия художника осталось шесть месяцев, надо срочно решать проблему переселения его родственников и организации замечательного музея Саттара, достойного его творчества, его памяти, — говорил мне на днях мэр Баку Гаджибала Абуталыбов.
Конечно, в экспозиции азербайджанских художников, которые экспонировались в Москве, в различных зарубежных странах, работы Саттара Бахлулзаде занимали свое почетное место. Толпы людей, любителей искусства, приходили в московский выставочный зал «Манеж». И для меня музыкой звучали вопросы многих посетителей, обращенные у входа к контролерше: «Где висят картины Таира Салахова, Тогрула Нариманбекова, Саттара Бахлулзаде?»
Но настоящая международная слава к Саттару Бахлулзаде пришла уже после его смерти. В Нью-Йорке, в резиденции ООН экспонировалась прекрасная выставка его работ. Такая же экспозиция покоряла любителей искусства в Стамбуле, а затем в Лондоне и других городах зарубежья.
Персональные выставки устраивались неоднократно в Баку, в том числе и та, которая была посвящена 95-летию со дня рождения творца. Эти экспозиции пользовались огромной популярностью, вниманием не только бакинцев, но и многочисленных гостей из-за рубежа, которые увозили незабываемые впечатления, о которых рассказывали у себя на родине.
И вот еще какой вопрос.
Есть особая, высокая награда, которую присваивает ведомство Аллахшукюра Пашазаде — Управление мусульман Кавказа, — называемая «Паклыг» («Чистота»). Несомненно, народный художник республики, лауреат Государственной премии Азербайджана, проживший необыкновенно чистую жизнь, несший людям только добро и не совершивший ни одного поступка, неугодного Аллаху, достоин, пусть и посмертно, этой награды, у которой такое замечательное светлое название — «Паклыг».