Оригинальный, самобытный режиссер, имеющий собственное видение и способный создавать захватывающие, неординарные ситуации в сценической жизни.
Ее спектакли — всегда свежая струя, удивление, радость для глаз и пища для ума. Ирана Тагизаде, народная артистка Азербайджана, рассказывает о своей премьере «Прости за любовь» и роли госпожи Фортуны в театральном искусстве.
— Заказ на спектакль «Прости за любовь» был получен от Министерства культуры. Вы впервые сталкиваетесь с творчеством Джафара Джаббарлы?
— Да, к творчеству Джафара Джаббарлы я обращаюсь впервые. Когда получила госзаказ от Минкультуры на спектакль Джафара Джаббарлы, приуроченный к 120-летию автора, мне предоставили право выбора, и я остановилась на пьесе «Айдын». Я дала ей новое название «Прости за любовь», так как именно с этими словами в финале спектакля погибает главная героиня Гюльтекин.
— Почему именно эта пьеса?
— Эта пьеса с яркими, характерными ролями, к тому же очень современная — в ней звучит тема любви, жертвенности (хотя любовь уже предполагает жертвенность), эта тема актуальна во все времена. Я хотела показать, как истинно любящая женщина может пожертвовать всем ради любви, абсолютно всем: и деньгами, и красотой, и социальным положением, и даже собственным достоинством…
Надо сказать, что в произведениях Дж.Джаббарлы все женские образы очень яркие и сильные, несмотря на время, в которое он писал. Можно вспомнить пьесы «Алмас», «Севиль, «Невеста огня», написанные в 1930-е годы, в которых все главные героини — женщины сильные, решительные, самодостаточные и при этом хрупкие и красивые, с прекрасной чистой душой. Кстати, «Севиль» Джаббарлы написал во время кампании по снятию чадры, этот образ был настолько ярким и убедительным, что после спектакля многие женщины уходили из театра уже без чадры.
Но мне лично наиболее близок и интересен образ Гюльтекин из пьесы «Айдын».
— Известно, что пьеса «Айдын» написана в 1922 году, и на сцене Русского академического драматического театра им. Самеда Вургуна она ставилась дважды — в 1957 и 1980 году. Вы поставили в полном соответствии с текстом пьесы или внесли свои коррективы?
— Я считаю абсолютно неверным изменять текст пьесы и вообще вмешиваться в драматургию автора, что-то в ней менять. Другое дело — режиссерская подача: как режиссер это чувствует, видит. Не забывайте, что пьеса «Айдын» была написана 100 лет назад, Дж.Джаббарлы тогда было всего 20 лет. Моей режиссерской задачей было сделать так, чтобы она зазвучала современно, была в духе времени, динамичной, и главное — созвучной сегодняшнему дню, понятной всем зрителям от 18 лет и старше.
— У режиссеров бывают кумиры среди авторов? Кого вам особенно интересно ставить?
— Есть авторы, действительно привлекающие своим творчеством, некоторых из них мне удалось поставить в театре и хотелось бы обратиться к их творчеству еще не раз. Прежде всего это, конечно, Уильям Шекспир, сонеты и пьесы которого я очень люблю. Я много читала и его, и о нем, о его творчестве, ведь он был не только автором пьес, но и участвовал в процессе постановки и даже сам играл небольшие роли, а это интересный опыт. Читала о театрах того времени, о Елизаветинском театре эпохи Шекспира, театре «Глобус», «Лебедь», перечитала всего Александра Аникста о Шекспире. Я ставила «Что угодно» по пьесе «Двенадцатая ночь» и подумываю о том, чтобы когда-нибудь вернуться к этому замечательному автору.
Долгие годы с большим успехом на сцене Русского драматического театра им. С. Вургуна шел поставленный мной спектакль Теннеси Уильямса «Трамвай “Желание”».
Я была приглашена в Азгосуниверситет искусства и культуры — ставила с выпускниками дипломный спектакль «Стеклянный зверинец» этого очень своеобразного автора Теннеси Уильямса, к творчеству которого мне тоже хотелось бы еще раз обратиться. И, конечно же, я очень люблю Достоевского, ставила «Братьев Карамазовых» и хотела бы поставить «Идиота» и другие спектакли по его произведениям.
Перечислять авторов, чьи произведения хотелось бы воплотить на сцене, можно бесконечно. Но, пожалуй, выделю трех этих авторов, которые особенно греют мне душу.
— Охарактеризуйте себя тремя словами.
— Нет, я не могу себя характеризовать никакими словами, так как это должны делать люди со стороны. О том, какой я человек, могут в подробностях рассказать те, кто знает меня лучше всех — мои друзья и близкие люди, а о том, какая я в работе, какой режиссер, конечно же, знают только те, кто работает со мной, то есть актеры театра.
— Из чего, на ваш взгляд, складывается успех?
— Возможно, кто-то на моем месте сказал бы, что для этого нужно любить свое творчество, идти к цели, несмотря ни на что, постоянно совершенствоваться, но я скажу более прозаично и, на мой взгляд, вполне конкретно: в любом деле важна «ваше благородие, госпожа удача», и возможно, в нашем, театральном, — особенно. Фортуна должна сопутствовать всегда и во всем — тогда успех гарантирован. Ну а если удачи нет, и Фортуна повернулась к вам спиной, будь ты супергениален, семи пядей во лбу — ничего у тебя не получится. Недаром ведь существует такое довольно расхожее, но очень точное словечко — «подфартило»…
— Какие темы в приоритете вашего театрального творчества?
— Все темы, которые затрагивал еще Шекспир: любовь и жертвенность, преданность и предательство, великодушие и зависть — все те человеческие страсти, на которых держится наш мир.
У Моэма есть потрясающий роман «Бремя страстей человеческих», в котором главный герой — хромой сирота Филип Кэри ищет себя и смысл жизни, испытав в полной мере бремя этих самых страстей. Насколько незыблемы общечеловеческие нравственные ценности, каковы особенности человеческой натуры, каков градус нравственной устойчивости человека — мне всегда были интересны эти темы… «Идиот», «Преступление и наказание»… в отличие от социальных или политических тем — я слишком далека от них.
— Творческая работа всегда на грани фола, и творческий человек редко бывает доволен своей деятельностью, так как всегда в поиске и стремлении к совершенству. Вам знакомы эти муки творчества?
— Дело в том, что театр — живое искусство, сиюминутное и потрясающее, и очень важно, чтобы была взаимосвязь между залом и сценой, этот обмен энергетикой. Артист должен чувствовать дыхание зала. Он готовится к диалогу, стоя по ту сторону занавеса, слушая, как заполняется зрительный зал, как люди переговариваются — это «жужжание», доносящееся за кулисы, очень волнительный момент, настраивающий артиста на нужную волну.
У меня всегда замирает сердце на моем спектакле, особенно перед премьерой, даже появляется дрожь в коленях… Я переживаю это волшебное чувство удовольствия и одновременно тревоги всегда, сколько бы ни ставила спектаклей, а у меня на счету их 43! Да и не только я. Это какой-то немыслимый драйв, эйфория — к этому никогда не привыкнешь, хочется переживать эти чувства снова и снова… Это очень волнительно, когда видишь, как блестят глаза актеров перед премьерой, — ты говоришь им какие-то напутственные слова и видишь, как они жадно впитывают твой взгляд, как важно им пожатие твоих рук. Все эти моменты можно только прочувствовать, их не передать словами!
— В наш динамичный век инновации как-то коснулись нашего театра, вашего творчества?
— Да, конечно, но я считаю, что театр — это прежде всего живое искусство, и невзирая на какие-то технологии и технические нововведения, он будет продолжать жить своей жизнью.
— Какие ассоциации, эмоции должны вспыхнуть в вас, чтобы завести процесс творчества?
— Блистательная драматургия — вот что может меня завести.
— Сейчас многие режиссеры берутся интерпретировать классические пьесы на совершенно новый, вольный лад: «Евгений Онегин» (Театр Вахтангова), «Анна Каренина» (десятки театров), «Ревизор» в Екатеринбургском театре, где показывают, как Хлестаков зачем-то моется в ванной и занимается любовью с дочерью Городничего. Не первые ли это звоночки уходящей эры театра, когда режиссеры пытаются хоть как-то привлечь внимание зрителя?
— Конечно, классику можно осовременить. В 90-е годы Баз Лурман потрясающе снял «Ромео и Джульетту». Хотя до этого, в 1968 году, не менее сильно этот фильм снял Дзеффирелли, он был ближе к классике, на нем мы все выросли. Мне безумно нравятся обе версии. И здесь, как я уже говорила, самое главное — подача. Что касается вахтанговского «Евгения Онегина», который участвовал в Бакинском международном театральном фестивале в этом году, то я его смотрела — изумительный спектакль! Сценография, костюмы, актеры и, конечно же, режиссерская работа — просто потрясающий спектакль! Ну а то, о чем вы говорите, я тоже кое-что читала, многое видела — это действительно очень грустное и жалкое зрелище. Есть какие-то просто чудовищно пошлые постановки, есть совершенно немыслимые — скорее даже бессмысленные, где так называемый режиссер занимается откровенным эпатажем себя, причем на нижайшем уровне, но о таких спектаклях лучше вообще не говорить и не вспоминать.
— Понятно, что зритель определяет репертуар театра. Можете охарактеризовать бакинского зрителя?
— Я никогда не иду на поводу у зрителя, наоборот, веду его за собой. Мои спектакли вызывают зрительский интерес и любовь, их с удовольствием смотрят и дети — специально для них я поставила несколько спектаклей. Для меня реакция зрителя — определяющий вектор моего творчества, зритель в меня верит, и это, конечно, результат нашего многолетнего общения с ним. И не стоит сетовать на то, что сейчас, мол, зритель уже не тот или что у него испорчен вкус. Нет, это не зритель плохой, это безграмотные постановки и непрофессиональные постановщики, как я их называю, псевдорежиссеры.Вот вы говорили о «Ревизоре» Екатеринбургского театра, я как-то читала о «Гамлете», интерпретированном до неузнаваемости… Дело в том, что бездарная работа режиссера, плохой спектакль отталкивают зрителя от театра. Вот о чем сегодня всем нам нужно думать. Что касается бакинского зрителя, то он прекрасно разбирается в подлинном искусстве и достоин того, чтобы ему показывали только самую качественную работу.
— Театр — это не только сложные декорации, яркие костюмы, но и свои ритуалы. А у вас есть ритуал, без которого спектакль не начнется?
— Да, есть. Например, когда я начинаю «застольный» период — подписываю пьесу, у меня есть там фраза, без которой не начнется читка, — актеры это знают и терпеливо ждут, когда я подпишу все роли. И перед выходом на сцену (три премьерных спектакля) перед самым началом, буквально за полминуты, собираются все актеры и мой помреж. Да, ритуалы мы чтим…
— Как вам работалось с художником-постановщиком из Санкт-Петербурга Татьяной Мельниковой?
— С Татьяной Мельниковой у нас третья совместная работа. Первой были «Братья Карамазовы», где она выступила в качестве художника по пространству и костюмам. Во второй раз я пригласила ее в Аздраму на спектакль Эльчина «Судьба артиста», азербайджанская версия (есть и русская). «Прости за любовь» — наша третья совместная работа. С Татьяной у нас прекрасный тандем, мы великолепно понимаем друг друга, нам интересно работать вместе. Перед тем как объединить усилия, мы долго переписываемся по вотсапу (она живет в Питере, я — в Баку), она предлагает свою версию, я — свою, в итоге мы приходим к тому, что необходимо мне.
Я не из тех режиссеров, которые слепо подчиняются художнику, я бы сказала, что больше диктую я — что мне нужно, и уже исходя из моих требований Татьяна вносит свои предложения. Мы обсуждаем буквально все, начиная с художественного пространства сцены и заканчивая костюмами. Обсуждаем мельчайшие детали: какие будут башмачки, корсеты, шляпы и шляпки, фраки, юбки, плащи. Я во всем принимаю очень активное участие, так как для меня детали очень важны. Наша работа с Татьяной только начинается, у меня есть проекты, которые, думаю, нам еще предстоит совместно осуществить.
— Сын пошел по вашим стопам?
— Нет, не пошел, и слава Богу. Я, честно говоря, всегда думала, что третий человек из театрального мира в одной семье — это чересчур. Он работает совершенно в другой сфере, при этом прекрасно эрудирован, великолепно разбирается в кинематографе, музыке, литературе — я очень горжусь им.
— Ваш супружеский союз с Фирдовси Атакишиевым, заслуженным артистом Азербайджана, вошел в топ самых крепких актерских союзов страны. Можете поделиться секретом, как пронести это хрупкое и прекрасное чувство любви сквозь годы и сохранить его?
— Мы очень любим друг друга… Я ничего не могу больше добавить. И в этом весь секрет наших долгих отношений.
Беседовала Марина МУРСАЛОВА
