Шах Исмаил Хатаи – великая личность, оставившая глубокий след в истории Азербайджана своим мечом и пером. Он заложил основу единого азербайджанского государства, поднял азербайджанский язык до уровня государственного, писал лирические и эпические стихотворения под псевдонимом Хатаи.
Шах Исмаил Хатаи родился в 1487 году в Ардебиле в семье известного религиозного руководителя рода Шейха Сафиаддина – Шейха Гейдара. Его дедушкой по матери был Узун Гасан — правитель государства Аггоюнлу. После смерти дедушки принцы этой династии начали борьбу за власть. После того, как его отец Шейх Гейдар был убит в войне с Ширваншахами, его мама Алемшахбейим вместе с братьями была заточена в крепости Истахр. После освобождения из заключения Исмаил учился в Лахиджане у выдающегося ученого Шамседдина Лахиджа. Он выучил арабский, персидский языки, освоил несколько наук.
Исмаил был очень талантливым всадником, отважным полководцем, умело владел саблей, и в то же время прекрасно владел словом, был поэтом. С малых лет он встал на путь борьбы за власть, после отца и брата Султанали возглавил движение «Гызылбашлар» (Красноголовые или Кызылбаши). Их называли так, потому что они надевали на голову 12-полосную красную чалму. 12 полос олицетворяли 12 имамов — духовных и политических преемников пророка Мухаммада.
После того, как в Шаруре Исмаил низложил правителя Аггоюнлу Алвенда Мирзу, в Тебризе он объявил себя шахом. Так была заложена основа государства Сефевидов в Азербайджане. Шах Исмаил продолжал успешные военные походы. Он значительно расширил границы Азербайджана. Но, укрепляя страну, он испортил отношения с Османской империей. Напряженность, возникшая между двумя тюркскими государствами, завершилась в августе 1514 года битвой на равнине под названием Чалдыран. Горечь поражения Шах Исмаил впервые испытал на чалдыранской битве.
Говорят, Шах Исмаил так был разгневан своим поражением, что нанес саблей удар по стволу орудия, который оторвался и упал на землю. Услышав об этом, правитель Османской империи Султан Селим приказал доставить ему эту саблю. Он поднял саблю и ударил по стволу орудия. Ствол не сдвинулся с места. Султан сказал, что это не та сабля. Узнав об этом, Исмаил ответил: «Сабля – та сабля, но рука не та». После этого поражения Шах Исмаил Хатаи прекратил военные походы и оставшуюся часть своей жизни посвятил развитию культуры, благоустройству страны.
Шах Исмаил Хатаи художественным творчеством начал заниматься в подростковом возрасте. Большинство произведений он написал на азербайджанскоим языке. Он автор поэмы «Дехнаме», двустишья «Насиятнаме». В его «Диван» (собрание сочинений) включены газели и другие стихотворения, написанные в различных жанрах. В стихах Хатаи четко выражена мелодичность и красота нашего родного азербайджанского языка. Великий полководец и поэт скончался в 1524 году в возрасте 37 лет.
Битва при Чалдыране
Однако затем Исмаил сталкивается с турецким султаном Селимом I Явузом, который выступает против него под лозунгом защиты правоверных от шиитов. 23 августа 1514 г. при Чалдыране происходит решительная битва. Исход её решила турецкая артиллерия (300 пушек), которую шах презирал, ибо считал недостойным воина «прятаться в укреплении из пушек». В результате он, кинувшись с мечом в руке под турецкий огонь, едва не попал в плен: его конь упал, и его спасло только мужество одного из его приближённых, выдавшего себя за шаха. Кызылбаши понесли огромные потери и были наголову разбиты. Турки взяли Тебриз, и только вспыхнувшие в Анатолии волнения янычар спасли Исмаила от полного краха. В результате, однако, были утеряны Армения, Курдистан и Арабский Ирак. После Чалдыранской битвы шах Исмаил практически не нападает на соседние государства, если не считать походы на Ширван и Грузию. Шах направляет усилия на укрепление созданного им государства. В 1524 г. в возрасте 37 лет Исмаил неожиданно умирает в Ардебиле, куда прибыл поклониться могиле отца. Похоронен там же в усыпальнице Сефевидов Даруль-Иршад.
Поэзия шаха Исмаила
Шах Исмаил известен также как поэт, писавший под псевдонимом Хатаи, и считается классиком азербайджанской поэзии. До нас дошли поэма «Дехнамэ», 400 газелей и 100 касыд на азербайджанском, четыре бейта и одна мукамма (поэма) на фарси. Самая старая рукопись стихов — «Диван» хранится в настоящее время в Ташкенте. Её переписал во дворце шаха Тахмасиба I знаменитый каллиграф Шах Махмуд Нишапури. Известно множество рукописей Хатаи. Его «Несихятнамэ», «Дэхнамэ» говорят о его глубоких познаниях в философии, астрономии, математике, музыке, литературе. Особую историческую ценность представляет его дипломатическая переписка с зарубежными правителями. О широте его интересов и знаний свидетельствует и то, что Шах Исмаил Хатаи владел техникой живописи и каллиграфии, играл на барбате, обладал хорошим голосом, а как правитель и государственный деятель поощрял развитие ремесел и торговли. Шах Исмаил использовал свою поэзию в качестве агитации, и его стихи, распространявшиеся по свету вместе со странствующими ашугами и дервишами. Он при жизни стал персонажем многих народных легенд и дастанов, недаром великий Физули называл Шаха Исмаила Хатаи «Падишахом своего времени».
Дети
У Исмаила было пять сыновей — Рустам Мирза (умер молодым), шах Тахмасб (взошёл на престол в 10-летнем возрасте), Сам Мирза, Алгас Мирза и Бахман Мирза и пять дочерей: Ханым-ханум, Пярихан-ханум, Махинбану, Фирангиз-ханум и Шахзейнаб-ханум.
Шах Исмаил Сефеви. Завещание
Я очень старался. Возмужав, я приложил много усилий к тому, чтобы не было войны. Но не получилось. В моей написанной для Cултана Селима газели я описал характеры окружающих меня людей, которые за моей спиной плетут интриги, а в лицо — льстиво улыбаются. Я знал, что вокруг меня никого нет, пустота. Мой дядька, Леле Гусейн-бек постарел. Мать и братья давно умерли, большинство приближенных, преданных мне воинов уже состарились, мечи выпали из когда-то могучих рук… В то время, как я к войне совершенно не был готов, те, кто окружали меня, старались стравить меня с соседями, особенно с Султаном Селимом, направляли ему от моего А за день до той роковой Чалдыранской битвы, которую я считаю самой трагической за всю мою жизнь, я видел сон. Снилось мне, что я в горах преследую марала. Но, когда я почти догнал его, марал скрылся в какой-то пещере. Следом за ним сунулся в эту пещеру и я. В страхе остановился. В пещере сидит семиглавый дракон, и из каждой пасти, клянусь моим предком Мухаммедом, исторгается адское пламя. И всякий раз, как чудовище делает выдох — меня опаляет пламенем, а при вдохе затягивает внутрь, прямо в пасть, ей-богу.
Затянуло меня стотысячное войско Селима. Здорово затянуло! Не успел я проснуться и рассказать свой сон, приближенные тут же начали советовать: «Давайте встретим Селима в пути, нападем на него внезапно, ночью». Но это было неприемлемо для моего достоинства, и я ответил: «Я не разбойник, грабящий караваны. Мужчина должен по-мужски встретить врага на поле боя, один на один». Его войско действительно намного превосходило мое по численности… Почему я не доверился мудрому перу эренов, устами Ибрагима передавшему мне известие и о численности войска Селима, и о его вооружении. Не прислушался я, окружающие не дали прислушаться: это неправда, сказали они, не бывает такого войска, они втравили меня в такую войну, которая навсегда запятнала мое имя.
Вот это и было моей первой ошибкой. Мы встретились. Снова стали мне советовать: давайте помешаем установить орудия, нападем на врага, пока он еще не успел подготовиться к битве. И снова я не позволил. «Пусть подготовятся, — сказал, — Я вышел воевать в открытую». Я сам дал врагу возможность возвести железную крепость перед моими несчастными кази. Я не струсил, не схитрил, не применил уловок в битве. И вот это было моей второй ошибкой! Хатаи допускал непрерывные ошибки… В той битве, длившейся три дня, я потерял таких храбрецов-кази, каждый из которых сравнится мужеством с молодым львом…
Самый тяжелый мой грех — то, что я разрешил остаться в Чалдыране Бахрузе-ханым и матери моего наследника Тахмаса Мирзы Таджлы-ханым. Обе они сражались в мужском одеянии. Обеих их, оказывается, позвали битвы во имя славы Родины. Мою Бахрузу взяли в плен, и потом, несмотря на все мои просьбы, Селим так и не вернул ее. Отдал невольницей какому-то придворному поэту. Это было для меня хуже смерти. Моя Таджлы! А моя храбрая Таджлы освободилась, сняв с себя и отдав Месих-беку все свои драгоценности. Ровно три дня, помимо надимов, от меня не отступали три молодых человека. Один из них охранял меня справа, другой — слева, а третий — сзади. Позади меня сражался дервиш Ибрагим! Прекрасным своим голосом он пел то мои нефесы, то свои гошмы, вселял мужество в моих храбрых кази. Когда он, залитый кровью, упал к копытам моего коня, я счел, что обрушилась прикрывавшая меня гора, спина моя осталась открытой. Я не знал, кто это, скрыв лицо под вуалью, сражается справа и слева от меня, считал, что преданные воины. Только когда они упали, пронзенные стрелами, я узнал несчастных. Одной была искусная танцовщица, красавица Айтекин, причину огромной ненависти ко мне которой я так никогда и не узнал, другой была воинственная женщина, бакинка, жена Гази-бека — Султаным-ханым. И их тоже призвала на поле боя Родина. Перед телами этих двух женщин я преклонил колени. Потом я узнал, что даже мой враг Султан Селим велел похоронить их, как подобает хоронить героев. Я был бы счастлив, если бы мои пять дочерей — Ханыш, Перихан-ханым, Мехинбану Султаным, Фирангиз-ханым, Шах Зейнаб-ханым, мои сыновья Невваб Кямьяб, Тахмас Мирза, Сам Мирза, Бахрам Мирза обладали таким же мужеством, как Айтекин и Бибиханым-Султаным, с такой же силой любили бы свой родной край, родной народ.
Вот уже четырнадцать лет минуло после Чалдыранской битвы. И ни разу никто с тех пор не видел улыбки на моем лице, навсегда легла на него тень печали. Потому что это я, я сам, воодушевленный своими победами и завоеваниями, уверовав в свою непобедимость, выступил с меньшим по численности войском и допустил ошибки, обрекшие меня на вечные муки. Я доживаю последние дни моей жизни, дорогие мои потомки! З свою короткую, отпущенную мне богом жизнь я сделал для вас все, что мог. Я старался силой меча объединить наш истерзанный на куски край — вот к чему были направлены все мои завоевания.
Горсть родной земли считал я дороже горсти золота, одно коротенькое слово на нашем языке — выше меры драгоценностей. Во имя вечной жизни обоих — Родины и родного языка — я сделал все, что смог. Не поминайте меня проклятьями! Умножьте все то хорошее, что я начинал! Не повторяйте моих ошибок!.. Таково мое завещание. И еще я оставляю вам стихи. Если они доставят вам удовольствие, будет спокоен мой мятежный дух, я обрету в могиле покой. Три залога оставили нам мудрые предки, и я завещаю их вам: наш язык, нашу честь и нашу Родину — берегите же их как зеницу ока!
Стихи шаха Исмаила Хатаи «Бахария»
(Отрывок из поэмы «Дех-наме»)
Пронеслась зима, весна пришла.
Мак зацвел, и роза расцвела.
Подымают птицы крик любви.
Вновь огонь любви горит в крови.
Мир луга и рощи расцветил
И уста молчания открыл.
Тополь полы уронил в реку,
А кукушка вновь поет «ку-ку!».
На лугу бутоны, смеясь, стоят,
И оскалил зубчики в смехе гранат.
О муках разлуки запел соловей,
Дождь апрельский падает в волны морей
И горою жемчужин ложится на дно.
И журавль расправляет крылья весной,
Сокол бьет в облаках журавля на лету.
Тень от яблони белой глядит в высоту,
Издеваясь над облаком и луной.
Плачут тучи апрельские над землей,
И стотысячный хор соловьев гремит.
Гулко птица Гумири в листве говорит,
Опьянела фиалка, вина хлебнув.
Виснет тыква, как аист шею согнув,
Наполняют воздух крики птенцов,
Словно школу – пение учеников.
Плащ земли тысячецветный горит,
И дождем червонцев листва дрожит.
Над водою склонились левкои в цвету,
Ясень вскинул руки свои в высоту,
Чтобы в шумной зеленой рубахе плясать,
Чтобы золото разом горстями бросать.
Сидит под черешней моя луна –
Как луна между звездами, блещет она.
В десять тысяч кафтанов оделись луга,
На жасминах одежды белы, как снега.
И сверкают цветы плодовых ветвей,
Словно руку волшебную вздел Моисей.
А цветы обрызганы теплым дождем,
И нарцисс в полудреме стоит перед сном.
Плещут розы в лиловых отсветах зари,
Как зрачки лиловые птицы Гумири.
И цветок на рассвете закрыл лицо,
Чтобы утренний ветер не бил в лицо.
На лугах многоярусная роса,
А в атласном небе сияет слеза
Золотой звезды – тельца Первии.
И гордится статностью тополь долин,
И розы благоуханьем полны.
Проповедники лугов и весны –
Соловьи с ветвей, как с мимбаров, поют.
По лугам во все стороны воды текут,
У нарцисса сон струится в глазах.
Дремлют маки с коронами на головах, –
И они не нуждаются в главаре.
Нивы косу колосьев плетут на заре
И дыхание амбры ветру дарят.
За садами ручьи по камням гремят,
Лани с гор сбегают на водопой.
Мак в садах зажигается лампой ночной:
Он влюбленному в сердце вжигает клеймо,
Где качаются тополи в неге немой,
Истомой и нежностью напоены.
И роса в лепестках блестит от луны,
Словно в райском бассейне воды «Зем-Зем».
Зеленеет, алеет садовая сень.
Черный кряж чалму снеговую снял.
Поднял шашку сусан, а ива – кинжал,
Чтоб вонзить их в того, кто не рад весне.
Свищут жаворонки в голубой вышине,
Им воркуют голуби в унисон.
Ветер утренний амброю напоен,
И под ветром дрожат на ветвях листы.
Перелетные птицы кричат с высоты,
Широко в облаках раскрывая крыла.
Гуси, лебеди, соколы, перепела,
Аисты, жаворонки, журавли
Вереницами пролетают вдали.
Над горой куропатка взлетает, смеясь,
Совы кричат, что Бог среди нас.
Раскрываются губы первых цветов,
Птицы свищут в цветах на сотни ладов.
Жеребцы молодые визжат в табунах,
Ястреба жеребцами ржут в облаках.
Овцы идут, как река, в пыли.
Кочевать на эйлаги семьи ушли.
Все кругом стало алым, как кровь врага.
Выбегают серны с гор на луга,
Козы дикие друг за другом бегут,
О козлятах мечтают, приплода ждут.
Тополь встал среди луга, строен, в цвету,
Чтоб даль созерцать и глядеть в высоту.
Стала невестой дочурка цветка,
И фата ее розовая легка.
Оленихи детей уложили спать
И потом убежали тихонько гулять.
Свой послед в полях оставляет лань,
Чтоб мускусом пахла весенняя рань.
Высоко в облаках журавль кричит,
На десятки верст его крик звучит.
Почернело сердечко Багры Гара,
Лишь она услыхала полет орла.
Молодые птенцы впервые летят.
Оленихи в зарослях кормят телят.
Вылезают драконы погреть бока,
Туры горные сбрасывают рога.
Над каждым цветком жужжание пчел,
Собирать зерно муравей пошел.
Высыхает под солнцем сырость кругом,
Платье шелковой радуги блещет огнем.
Прыгая по росистым ветвям,
Тихо чирикают воробьи по ночам.
Листья тихо дрожат на ветвях вокруг –
Тот похож на стрелу, а другой – на лук.
Попугай начал мудро и сладостно петь,
Заколдовывая птицелова и сеть.
Все птицы вернулись из дальних краев
И на старые гнезда уселись вновь.
Газели
* * *
До сотворения мира началом начал был я,
Тем, кто камней драгоценных ярче сверкал, был я.
Алмаз превратил я в воду, она затопила мир.
Аллахом, который небо и землю зачал, был я.
Потом я стал человеком, но тайну свою хранил.
Тем, кто в сады Аллаха первый попал, был я.
Я восемнадцать тысяч миров обойти сумел.
Огнем, который под морем очаг согревал, был я.
С тех пор я узнал все тайны Аллаха, а он – мои.
Тем, кто истины светоч первым познал, был я.
Я – Хатаи безнадежный, истины свет постиг.
Тем, кто в неверном мире все отрицал, был я.
* * *
Говорит: уходи! Ты лишь горе и боль мне принес.
Пожелтело лицо от кровавых, от огненных слез.
Я всегда представляю тебя молодым и прекрасным.
Мое сердце с твоим навсегда, мой жестокий, срослось.
Если горя клинок пополам твое тело разрубит –
Знай, что вместе с тобою погибнуть и мне довелось.
Ты меня не ищи – я с тобою везде неразлучна,
Я полна твоих мыслей, страстей неуемных и грез…
Говорит: уходи… Как уйду я от взгляда газели?
Как любовь обойду – предо мною она, как утес!
Берегись, Хатаи! От горячих очей тонкостанной
Стать бы тонким, как волос гордячки, тебе не пришлось!
* * *
Душа моя, жизнь моя, – счастлива будь!
Простимся, – в далекий собрался я путь…
Душа моей плоти умершей, – живи!
Со мною пришлось тебе горя хлебнуть!
Немало я пролил и крови, и слез, –
Прости меня, милая, не обессудь…
Тоска, словно черные кудри твои,
Мешает мне нынче на солнце взглянуть.
Я видел толпу возле окон твоих, –
И горько мне стало, и дрогнула грудь…
Пускай я погибну – ты вечно живи!
Но мученика Хатаи не забудь!
* * *
Я ныне властитель державы любви!
Тоска и беда – вот визири мои.
В костях моих мозг, словно воск, растопился,
Огонь поселился в безумной крови!
Чертоги мои попирают Фортуну.
Я воин – меня не пугают бои!
Орел я, парящий над лезвием Кафа,
Завидуют песням моим соловьи.
Халладжа Мансура веду на цепи я…
О мир! Хатаи властелином зови!
Из 1-го тома «Антологии азербайджанской поэзии» — 2009
Бахария (Отрывок из поэмы «Дех-наме»)
(Перевод В. Державина)
«До сотворения мира началом начал был я…»
(Перевод Б. Лебедева и Л. Кацнельсона)
«Говорит: уходи! Ты лишь горе и боль мне принес…»
(Перевод Д. Голубкова)
«Душа моя, жизнь моя, – счастлива будь…»
(Перевод Д. Голубкова)
«Я ныне властитель державы любви…»
(Перевод Д. Голубкова)
Когда на грани смерти жизнь, — мне только ты нужна,
Утихомирит сердца боль любимая одна.
Изныло сердце от тоски, доволен я и тем,
Что каждый вечер у твоих дверей брожу без сна..
Не нужно вечной жизни мне в кромешной тьме тоски,
Источник чистый губ твоих — вот то, чем жизнь полна!
Меня сейчас от кабака не оторвешь, аскет:
Уйду, когда свиданья час назначит мне она.
Для встречи случай упустив, будь счастлив, Хатаи,
Что силой вызвать милый лик душа наделена.
* * *
Твой лик, что подобен луне, для меня весеннего солнца светлей.
Источником жизни, журча и звеня, в саду твоем вьется ручей.
О муж, благочестия полный, ответь: зачем посещать мне мечеть?
Любимой лицо и кудрей ее сеть — религия жизни моей!
Но могут ничей ни упрек, ни навет меня от нее оттолкнуть:
Она — в моем сердце, души ее свет в душе моей светит сильней.
Когда я с тобой беседу веду веду, когда я любуюсь тобой, —
Весной иль зимой — я в цветущем саду, в сиянии летних лучей.
Сам бог — это дивное счастье твое дарует тебе, Хатаи.
Под сенью любви все твое бытие небесного рая светлей.
* * *
Всех моя пери прекрасней, равной не видывал свет.
Стан ее тонок и строен, в мире подобного нет.
Вечное пламя томленья — участь мне роком дана:
Тщетны моленья, не хочет с неба спуститься луна.
Муж благочестья, напрасно хвалишь мне райский цветник.
Нет в нем цветов, что напомнят девы возлюбленной лик
Косами милой пленен я… праведник, милостив будь:
Чадры ее всемогущи, в этом их грозная суть.
Много влюбленных вздыхая, ходят за нее давно,
Но Хатаи-горемыка милой иной не дано.
* * *
Сердце мое разрывает буря смертельной тоски,
Сердце любовь выжигает, словно костра языки.
В пламени вечной печали сердце ничто не спасет,
Мглою затянуты дали, черен и глух небосвод.
Сердце, и мысли, и очи — жертвы твоей красоты,
Выхода нет им из ночи, не преступить им черты.
Мир покидаю я этот, горькой вверяюсь судьбе,
Гонит бродягу по свету злая тоска по тебе.
Мукой любви обессилен, умер теперь Хатаи.
Сжалься, приди хоть к могиле выслушать стоны мои!